|
 Некрасов
Николай Алексеевич (1821-1877) - — поэт; родился
22-го ноября 1821 года в маленьком еврейском
местечке Винницкого уезда Подольской губернии, где в
то время квартировал армейский полк, в котором
служил его отец Алексей Сергеевич Некрасов. А. С.
принадлежал к обедневшей дворянской помещичьей семье
Ярославской губернии; по обязанностям службы ему
приходилось постоянно бывать в разъездах,
преимущественно в южных и западных губерниях России.
Во время одной из таких поездок он познакомился с
семейством богатого польского магната, жившего на
покое в своем имении в Херсонской губернии, — Андрея
Закревского. Старшая дочь Закревского, Александра
Андреевна, блестящая представительница тогдашнего
варшавского света, девушка прекрасно образованная и
изнеженная, увлеклась красивым офицером и связала с
ним свою судьбу, выйдя за него замуж против воли
родителей. Дослужившись до чина капитана, А. С.
вышел в отставку и поселился в своем родовом имении
сельце Грешневе, Ярославской губ., на почтовом
тракте между Ярославом и Костромой. Здесь и прошли
детские годы поэта, оставившие в душе его
неизгладимое впечатление. В своем имении, на
свободе, А. С. вел разгульную жизнь среди
приятелей-собутыльников и крепостных любовниц,
«среди пиров бессмысленного чванства, разврата
грязного и мелкого тиранства»; этот «красивый
дикарь» деспотически держал себя по отношению к
собственной семье, «всех собой давил» и один
«свободно и дышал и действовал и жил». Мать поэта,
Александра Андреевна, выросшая среди неги и
довольства, европейски воспитанная и образованная,
была обречена на жизнь в глухой деревушке, где царил
пьяный разгул и псовая охота. Единственным ее
утешением и предметом горячих забот была
многочисленная семья (всего 13 братьев и сестер);
воспитание детей было самоотверженным подвигом ее
непродолжительной жизни, безграничное же терпение и
сердечная теплота победили под конец даже сурового
деспота-мужа, а на развитие характера будущего поэта
имели громадное влияние. Нежный и печальный образ
матери занимает в творчестве Н. большое место: он
повторяется в целом ряде других женщин-героинь,
неотлучно сопровождает поэта всю его жизнь,
вдохновляет, поддерживает его в минуты горя,
направляет его деятельность и в последнюю минуту, у
его смертного одра, поет ему глубоко трогательную
прощальную песню (Баюшки-баю). Матери и неприглядной
обстановке детства Н. посвящает целый ряд
стихотворений (поэма «Мать», «Рыцарь на час»,
«Последние песни» и многие другие); в лице ее, по
справедливому указанию биографов, он создал апофеозу
русских матерей в частности и русской женщины
вообще.
Все другие впечатления его детства были крайне
безотрадны: расстроенные дела и огромная семья
заставили А. С. Некрасова взять место исправника.
Сопровождая отца во время его служебных поездок,
мальчик имел возможность много раз наблюдать суровые
условия народной жизни: вскрытие трупов, следствия,
выколачивание податей и вообще дикие расправы,
обычные в то время. Все это глубоко запало в его
душу, и вступая из семьи в жизнь, Н. уносил
накопившуюся в сердце страстную ненависть к
угнетателям и горячее сочувствие к «подавленным и
трепетным рабам», завидующим «житью последних
барских псов». Его муза, выросшая в таких условиях,
понятно, не умела петь сладких песен и сразу стала
угрюмой и неласковой, «печальной спутницей печальных
бедняков, рожденных для труда, страданья и оков».
На 11 году Н. определили в Ярославскую гимназию, где
он учился незавидно и, едва дотянув до пятого
класса, принужден был оставить школу — отчасти из-за
осложнений со школьным начальством, раздраженным его
сатирическими стихами, уже тогда пользовавшимися у
товарищей громадным литературным успехом. Отец,
мечтавший о военной карьере сына, воспользовался
этим и в 1838 г. отправил его в Петербург для
определения в тогдашний Дворянский полк. С небольшой
суммой денег в кармане, с паспортом «недоросля из
дворян» и с тетрадкой стихов явился Н. из
деревенской глуши в шумную столицу. Вопрос о
поступлении в Дворянский полк почти уже был решен,
когда случайная встреча с ярославским товарищем,
студентом Андреем Глушицким и проф. духовной
семинарии Д. И. Успенским побудила H. отступить от
первоначального решения: беседы со студентами о
преимуществах университетского образования так
увлекли H., что он в категорической форме сообщил
отцу о своем намерении поступить в университет. Отец
пригрозил оставить его без всякой материальной
помощи, но это не остановило Н., и он при содействии
друзей, Глушицкого и Успенского, начал усердно
готовиться к вступительному университетскому
экзамену. Экзамена он, однако, не выдержал и по
совету ректора П. А. Плетнева поступил
вольнослушателем на историко-филологический
факультет, на котором и пробыл два года (с 1839 по
1841 г.). Материальное положение Н. в эти «учебные
годы» было крайне плачевное: он поселился на Малой
Охте с одним из университетских товарищей, у
которого жил, кроме того, еще крепостной мальчик;
втроем они тратили на обед из дешевенькой
кухмистерской не более 15 коп. Ввиду отказа отца
приходилось добывать средства к жизни грошовыми
уроками, корректурой и кое-какими литературными
работами; все время уходило главным образом на
поиски заработка. «Ровно три года», — рассказывает
Н., — «я чувствовал себя постоянно, каждый день
голодным. Не раз доходило до того, что я отправлялся
в один ресторан на Морской, где дозволяли читать
газеты, хотя бы ничего не спросил себе. Возьмешь,
бывало, для вида газету, а сам пододвинешь себе
тарелку с хлебом и ешь». Хроническое недоедание
привело к полному истощению сил, и Н. серьезно
захворал; молодой, крепкий организм вынес и это
испытание, но болезнь еще более обострила нужду, и
раз, когда Н., не оправившийся еще от болезни,
вернулся в холодную ноябрьскую ночь домой от
товарища, хозяин-солдат не пустил его в квартиру за
неплатеж денег; над ним сжалился старый нищий и дал
ему возможность переночевать в какой-то трущобе на
17-й линии Васильевского Острова, где на утро поэт
нашел себе и заработок, написав кому-то прошение за
15 коп. Лучшие годы, проведенные в мучительной
борьбе за существование, только усилили суровый тон
музы Н., которая затем «почувствовать свои страданья
научила и свету возвестить о них благословила».
Для добывания скудных средств к существованию Н.
пришлось прибегнуть к черному литературному труду в
виде срочных заметок, отзывов о самых разнообразных
книгах, стихотворений, переводов. Он пишет в это
время водевили для Александринского театра,
поставляет книгопродавцам азбуки и сказки в стихах
для лубочных изданий, работает, кроме того, в разных
журналах конца 30-х и начала 40-х годов и, главным
образом, в «Литерат. прибавлениях к Русскому
Инвалиду», в «Литературной Газете», в «Пантеоне
русского и всех европейских театров», издававшемся
книгопродавцем В. Поляковым. Повести и стихи,
печатавшиеся в «Пантеоне», Н. подписывал «Н.
Перепельский» и «Боб». Там, между прочим, помещены
водевили Н.: «Актер» (едва ли не первая роль, в
которой знаменитый В. В. Самойлов имел случай
показать свой талант) и «Шила в мешке не утаишь», не
вошедшие в собрание сочинений — стихотворение
«Офелия» и перевод драмы «La nouvelle Fanchon», под
названием «Материнское благословение» (1840 г.).
Бывший наставник пажеского корпуса Гр. Фр. Бенецкий
помог в это время Н., предоставив ему в своем
пансионе уроки по русскому языку и по истории, что
значительно поправило дела поэта и даже позволило
ему издать на сбережения сборник своих детских и
юношеских стихотворений «Мечты и Звуки» (1840 г.),
вышедший под инициалами Н. Н. Полевой похвалил
автора, В. А. Жуковский посоветовал ему, еще до
выхода сборника, «снять с книги свое имя», хотя
благосклонно отозвался о некоторых стихотворениях;
но Белинский сурово осудил дебют Н., признав, что
мысли, на которые наводит его сборник «Мечты и
звуки», сводятся к следующему: «Посредственность в
стихах нестерпима» («Отеч. Зап.", 1840 г., No 3).
После отзыва Белинского Н. поспешил скупить «Мечты и
звуки» и уничтожить их, а впоследствии никогда не
хотел повторить их новым изданием (в собрание
сочинений Н. они не вошли). Белинский был прав в
своем резком отзыве, так как первый опыт Н.
совершенно не характерен для него и представляет
лишь слабое подражание романтическим образцам,
вообще чуждым творчеству Н. (в сборнике помещены
«страшные» баллады — «Злой дух», «Ангел смерти»,
«Ворон» и т. п.), и долго еще после этого Н. не
решался писать стихов, ограничиваясь пока только
ролью журнального чернорабочего.
Получив очень скудное образование и сознавая это, Н.
в последующие годы старательно довершал его чтением
европейских классиков (в переводах) и произведений
родной литературы. В «Пантеоне» и в «Литературной
Газете» он познакомился с известным писателем Ф. А.
Кони, руководившим его первыми работами; помимо
того, он, несомненно, находился под влиянием
произведений Белинского. В начале 40-х годов Н.
попал в число сотрудников «Отечественных Записок» и
некоторыми рецензиями обратил на себя внимание
Белинского, с которым тогда же и познакомился.
Белинский сразу сумел оценить настоящее дарование
Н.; понимая, что в области прозы из Н. не выйдет
ничего, кроме заурядного литературного работника,
Белинский, с свойственным ему одному увлечением,
приветствовал стихотворения Н.: «В дороге» и «К
родине». Со слезами на глазах обнял он автора,
сказав ему: «Да знаете ли вы, что вы поэт и поэт
истинный». Второе стихотворение «К родине» («И вот
они опять, знакомые места») Белинский выучил
наизусть и распространял среди своих петербургских и
московских приятелей. С этого момента Н. стал
постоянным членом того литературного кружка, в
центре которого стоял Белинский, оказавший громадное
влияние на дальнейшее развитие литературного таланта
Н. К этому времени относится и издательская
деятельность Н.: он выпустил целый ряд альманахов:
«Статейки в стихах без картинок» (1843 г.),
«Физиология Петербурга» (1845 г.), «Петербургский
Сборник» (1846 г.), «Первое апреля» (1846 г.)· В
этих сборниках кроме Н. принимали участие:
Григорович, Достоевский, Герцен (Искандер), Ап.
Майков, Тургенев. Особенный успех имел
«Петербургский Сборник», где впервые появились
наделавшие шуму в литературе «Бедные люди»
Достоевского. Рассказы Н., помещенные в первых из
этих сборников (и главным образом в альманахе:
«Физиология Петербурга»), и ранее написанные им
рассказы: «Опытная женщина» («Отеч. Зап.", 1841 г.)
и «Необыкновенный завтрак» («Отеч. Зап.", 1843 г.)
носили характер жанровый, нравоописательный, но и
они уже в достаточной степени оттеняли одну из
основных особенностей в литературном даровании H. —
именно наклонность к реально-правдивому содержанию
(то, что Белинский тогда называл одобрительно
«дельностью»), а также и к шутливому рассказу,
проявившуюся особенно ярко в период зрелости таланта
H., в комической стороне его стихотворчества.
Издательское дело у H. шло успешно, и в конце 1846
года он в компании с И. И. Панаевым приобрел у
Плетнева «Современник», который и начал затем
издавать при участии Белинского. Преобразованный
«Современник» явился в известной степени новостью со
стороны изящной внешности, а по своему содержанию
стал лучшим журналом того времени. В литературном
кружке редакции собрались лучшие таланты того
времени, дававшие журналу богатый и разнообразный
материал: вначале, хотя и не долго, Белинский, затем
Тургенев, Гончаров, Григорович, Дружинин, несколько
позже гр. Л. Н. Толстой; из поэтов Фет, Полонский,
Алексей Жемчужников, сам Некрасов; позже появились в
нем труды В. Боткина, научные статьи Кавелина,
Соловьева, Грановского, Афанасьева, Ф. Корша, Вл.
Милютина, письма Анненкова и т. д. Вся литературная
молодежь, группировавшаяся ранее вокруг Краевского,
перешла теперь из «Отечественных Записок» в
«Современник» и перенесла сюда центр тяжести всего
литературного движения 40-х годов. Поднять на эту
высоту и продолжать вести журнал, не роняя его, было
не легко, так как для этого нужны были и уменье, и
силы, и средства; издание же было начато H. на
занятые деньги (долг, с которым Н. не скоро
расквитался). Приобретя ранее некоторый опыт в
издательском деле, Н. сумел выйти из больших
затруднений благодаря вообще вынесенной из жизни
практичности. Он старался привлекать лучших
сотрудников и всеми способами удержать их в журнале,
откровенно говорил им, когда был стеснен в деньгах,
и сам увеличивал цифру гонорара, когда дела
поправлялись. Годы с 1847 по 1855, за которыми
установилось справедливое название периода реакции,
были особенно тяжелы для «Современника» и его
издателя: цензура своими запретами часто ставила
журнал в безвыходное положение, и беллетристического
материала, помещавшегося не только в специальном
отделе журнала, но и в отделе «смеси», буквально не
хватало. Переписка H. с сотрудниками за это время
показывает, какие муки переживал он, как редактор.
«Ваш Завтрак, — пишет Н. в 1850 г. Тургеневу, —
игран и имел успех, но он не напечатан, ибо один из
наших цензоров заупрямился: он не любит таких
сюжетов, это его личный каприз...» «Тургенев! Я
беден, беден! — прибавляет Н. — Ради Бога, вышлите
мне скорей вашу работу». Это и было одним из главных
побуждений к тому, что H. предпринял с H. Станицким
(псевдоним А. Я. Головачевой-Панаевой) совместное
сочинение бесконечно длинных романов «Три страны
света» (1849 г.) и «Мертвое озеро» (1851 г.). Это
были нравоописательные романы с разнообразнейшими
приключениями, с запутанными историями, с эффектными
сценами и развязками, написанные не без влияния
Диккенса, Евгения Сю и Виктора Гюго. Первый из них
не лишен и автобиографического интереса, так как в
лице Каютина, интеллигентного пролетария, H.,
несомненно, вспоминает свою молодость (описание
жизни К. в Петербурге); кроме того, по справедливому
замечанию акад. Пыпина, это не была выдуманная
фантастика французского романа, а попытка вдвинуть в
рамку романа настоящую русскую действительность, в
то время еще мало кому известную. Тогда же в
«Современнике» напечатаны Н. два его жанровых
рассказа «Новоизобретенная привилегированная краска
Дарлинга и К°» (1850 г.) и «Тонкий человек» (1855
г.). Собственно «критических статей» в
«Современнике» Н. не помещал, — за исключением
нескольких мелких заметок, затем статьи о
второстепенных русских поэтах и о Ф. И. Тютчеве, в
1850 г. (первый сборник его стихотворений был издан
Н. при «Современнике»). «Журнальные заметки»,
печатавшиеся в «Современнике» 1856 г. и
приписываемые Н., принадлежат почти исключительно Н.
Г. Чернышевскому, и, как видно из оригиналов этих
статей, лишь некоторые замечания и стихотворения
вставлены в них самим Н.
В середине 50-х годов Н. серьезно захворал болезнью
горла; лучшие русские и иностранные врачи определили
горловую чахотку и приговорили поэта к смерти.
Путешествие в Италию, однако, поправило здоровье Н.
Возвращение его в Россию совпало с началом новой эры
в русской жизни: в общественных и правительственных
сферах с окончанием крымской кампании повеяло
либерализмом; началась знаменитая эпоха реформ.
«Современник» быстро ожил и собрал вокруг себя
лучших представителей русской общественной мысли; в
зависимости от этого и число подписчиков стало расти
с каждым годом тысячами. Новые сотрудники —
Добролюбов и Чернышевский — вступили в журнал с
новыми взглядами и на общественные дела, и на задачи
литературы как голоса общественного мнения. В
журнальной деятельности Н. начинается новый период,
продолжавшийся с 1856 по 1865 год, — период
наибольшего проявления его сил и развития его
литературной деятельности. Цензурные рамки
значительно раздвинулись, и поэт получил возможность
осуществить на деле то, что таил в себе ранее:
коснуться в своих произведениях тех жгучих тем и
вопросов времени, о которых ранее нельзя было писать
по цензурным, т. е. чисто внешним, условиям. К этому
времени относится все лучшее и более характерное из
того, что написал H.: «Размышления у парадного
подъезда», «Песня Еремушке», «Рыцарь на час»,
«Коробейники», «Крестьянские дети», «Зеленый шум», «Орина»,
«Мороз — красный нос», «Железная дорога» и др.
Близкое участие Добролюбова и Чернышевского в
«Современнике», а также высказанные ими на первых же
порах литературные взгляды («Очерки гоголевского
периода» Чернышевского напечатаны впервые в
«Современнике») послужили причиной разрыва H. с его
старыми друзьями и сотрудниками по журналу. H. сразу
полюбил Добролюбова и Чернышевского, чутко поняв всю
умственную силу и душевную красоту этих натур, хотя
миросозерцание его и сложилось совершенно при иных
условиях и на иных основах, чем у молодых его
сотрудников. Чернышевский, опровергая в
опубликованных акад. А. Н. Пыпиным заметках
установившееся в литературе мнение, что он и
Добролюбов расширили умственный кругозор Н.,
замечает: «Любовь к Добролюбову могла освежить
сердце Н., и, я полагаю, освежила его; но это совсем
иное дело: не расширение умственного и нравственного
горизонта, а чувство отрады». В Добролюбове Н. видел
крупную умственную величину и исключительную
нравственную силу, на что указывают и отзывы поэта,
приводимые в воспоминаниях Головачевой-Панаевой: «У
него замечательная голова! Можно подумать, что
лучшие профессора руководили его умственным
развитием: через 10 лет литературной своей
деятельности Добролюбов будет иметь такое значение в
русской литературе, как Белинский». Н. по временам
намеренно искал «чувства отрады», в минуты хандры,
острых припадков душевной боли, которым Н., по
собственным его словам, был подвержен («день, два
идет хорошо, а там смотришь — тоска, хандра,
неудовольство, злость…"). В общении с людьми нового
типа — Добролюбовым и Чернышевским — Н. искал
душевного освежения и лекарства от своего пессимизма
и мизантропии. Против нового направления,
представленного в «Современнике» Чернышевским и
Добролюбовым, стали раздаваться резкие протесты со
стороны старого кружка, к которому принадлежали
былые сотрудники Белинского, сошедшего уже к этому
времени в могилу. Н. прилагал все усилия, чтобы дело
не дошло до разрыва со старыми друзьями, но старания
его были тщетны. По свидетельству современника (А.
Н. Пыпина), Н. прежде всего ценил общественное
направление Чернышевского и Добролюбова, видя в нем
прямое и последовательное продолжение идей
Белинского именно за последний период его
деятельности; «друзья же старого кружка этого не
понимали: новая критика была им неприятна, полемика
не интересна, а поднятые вновь экономические вопросы
просто невразумительны». Н. не только понял смысл и
развитие нового литературного направлен предоставил
Добролюбову и Чернышевскому полную свободу действий
в «Современнике», но, помимо того, и сам принимал
участие в «Свистке» Добролюбова, а «Заметки о
журналах», помещавшиеся в «Современнике», написаны
им совместно с Чернышевским («есть, по словам А. Н.
Пыпина, — страницы, начатые одним и продолженные
другим»). Как бы там ни было, Тургенев, Боткин, Фет
и др. резко порвали с «Современником»; в 1866 г.
Боткин даже радовался двум предостережениям,
полученным «Современником». Наступившая вслед за
сильным подъемом общественная реакция отразилась и
на «Современнике», который был закрыт в 1866 г.
Спустя два года, Н. заарендовал у прежнего
конкурента, Краевского, «Отечественные Записки»,
пригласив пайщиками дела и сотрудниками Салтыкова и
Елисеева. Скоро «Отечественные Записки» стали на
такую же высоту, как когда-то «Современник», и
сделались предметом неустанных забот Н.,
поместившего в них ряд произведений, не уступавших
по силе таланта прежним; в это время им написаны:
«Дедушка», «Русские женщины», «Кому на Руси жить
хорошо» и «Последние песни».
Уже в 1875 г. появились первые зловещие признаки
болезни, которая преждевременно свела поэта в
могилу: первоначально Н. не придавал серьезного
значения своему недомоганию, продолжал по-прежнему
работать и с неослабевающим вниманием следить за
всеми явлениями литературной жизни. Но скоро
началась жестокая агония: поэт умирал медленной и
мучительной смертью; сложная операция, произведенная
венским специалистом, хирургом Бильротом, ни к чему
не привела. Весть о смертельной болезни поэта быстро
разнеслась по всей России; отовсюду, даже из далекой
Сибири, стали получаться им сочувственные письма,
стихотворения, приветствия, адресы, доставившие ему
немало светлых минут. Во время этого подъема сил
создалась и лебединая песня Некрасовской поэзии, его
знаменитые «Последние песни», в которых он с прежней
силой и свежестью, с необычайной искренностью
чувства рисовал картины своего детства, вспоминал о
матери и страдал от сознания совершенных в жизни
ошибок. 27-го декабря 1877 года Н. не стало.
Похороны состоялись 30 декабря: многочисленная
толпа, преимущественно молодежи, несмотря на сильный
мороз, провожала останки поэта на место его вечного
успокоения, в Новодевичий монастырь. Свежую могилу
забросали бесконечным числом венков с самыми
разнообразными надписями: «Поэту народных
страданий», «Печальнику горя народного», «От русских
женщин» и т. п. Над могилой говорил прощальное
слово, между прочим, Ф. М. Достоевский, записавший в
день смерти Н. в свой «Дневник» следующие
драгоценные строки: «Воротясь домой, я не мог уже
сесть за работу, взял все три тома Некрасова и стал
читать с первой страницы. В эту ночь я перечел чуть
не две трети всего, что написал Н., и буквально в
первый раз дал себе отчет, как много Н., как поэт,
во все эти 30 лет занимал места в моей жизни». После
смерти поэта клевета и сплетня надолго опутали его
имя и дали повод некоторым критикам (напрель, Н. К.
Михайловскому) строго судить Н. за его «слабости»,
говорить о проявленной им жестокости, о падении,
компромиссах, о «грязи, прилипавшей к душе Н.", и т.
п. Основанием отчасти служило высказанное поэтом в
последних его произведениях сознание своей «вины» и
желание оправдаться перед старыми друзьями
(Тургенев, Боткин и др.), «укоризненно со стен
смотревшими на него». По словам Чернышевского, «Н.
был хороший человек с некоторыми слабостями, очень
обыкновенными» и легко объясняемыми общеизвестными
фактами из его жизни. При этом Н. никогда не скрывал
своих слабостей и никогда не уклонялся от
прямодушного объяснения мотивов своих поступков.
Несомненно, это была крупная моральная личность, чем
и объясняется как то громадное влияние, которым он
пользовался у современников, так и тот душевный
разлад, который он по временам испытывал.
Вокруг имени Н. завязался ожесточенный и до сих пор
еще не разрешенный спор о значении его поэзии.
Противники Н. утверждали, что никакого таланта у
него не было, что поэзия его не настоящая, а
«тенденциозная», сухая и придуманная, рассчитанная
на «либеральную толпу»; поклонники же таланта Н.
указывали на многочисленные и несомненные
свидетельства о том сильном впечатлении, какое
производили стихотворения Н. не только на его
современников, но и на все последующие поколения.
Даже Тургенев, отрицавший в минуты каприза
поэтический талант Н., чувствовал на себе силу этого
таланта, когда говорил, что «стихотворения Н.,
собранные в один фокус, — жгутся». Вся вина H.
заключалась в том, что он, будучи по натуре
человеком живым и восприимчивым, разделявшим
стремления и идеалы своего времени, не мог остаться
безучастным зрителем общественной и национальной
жизни и замкнуться в сферу чисто субъективной мысли
и чувства; в силу этого, предметы забот и чаяний
лучшей части русского общества, без различия партий
и настроений, стали предметом и его забот, его
негодования, обличения и сожаления; при этом Н.
нечего было «придумывать», так как сама жизнь давала
ему богатый материал, и тяжелые бытовые картины в
его стихотворениях соответствовали виденному и
слышанному в действительности. Что же касается
характерных особенностей его таланта — некоторой
ожесточенности и негодования, то и они объясняются
теми условиями, в которых создавался и развивался
этот талант. «Это было, по словам Достоевского,
раненое в самом начале жизни сердце, и эта-то
никогда не заживавшая рана его и была началом и
источником всей страстной, страдальческой поэзии его
на всю потом жизнь». С детских лет ему пришлось
познакомиться с горем, а потом выдержать ряд стычек
с неумолимой жизненной прозой; душа его невольно
ожесточилась, и в ней загорелось чувство мести,
которое сказалось в благородном порыве обличения
недостатков и темных сторон жизни, в желании открыть
на них глаза другим, предостеречь другие поколения
от тех горьких обид и мучительных страданий, которые
пришлось испытывать самому поэту. Н. не ограничился
личной жалобой, рассказом о своих только страданиях;
привыкнув болеть душой за других, он слил себя с
обществом, с целым человечеством, в справедливом
сознании, что «белый свет кончается не нами; что
можно личным горем не страдать и плакать честными
слезами; что туча каждая, грозящая бедой, нависшая
над жизнью народной, след оставляет роковой в душе
живой и благородной». По рождению и воспитанию
своему H. принадлежал к 40-м годам, когда он и
выступил на литературное поприще; но по духу и
складу своей мысли он менее всего подходил к этой
эпохе: в нем не было идеалистической философии,
мечтательности, теоретичности и «прекраснодушия»,
свойственных людям 40-х годов; не замечалось в нем
также и следов того душевного разлада между двумя
поколениями, который в той или в иной форме
обнаружили и Герцен, и Тургенев, и Гончаров;
напротив, он был человек практической складки,
живого дела, труженик, не боявшийся черной работы,
хотя несколько и озлобленный ею.
Начало и первая половина поэтической деятельности Н.
совпали с тем моментом, когда центральным вопросом
русской общественности явился крестьянский вопрос;
когда в русском обществе проснулся интерес и любовь
к крестьянину-пахарю, кормильцу родной земли, — к
той массе, которую раньше считали «темной и
безразличной, живущей без сознания и смысла». Н.
всецело отдался этому общему увлечению, объявив
смертельную борьбу крепостничеству; он стал народным
заступником: «я призван был воспеть твои страданья,
терпеньем изумляющий народ». Ему вместе с Тургеневым
и Григоровичем принадлежит великая заслуга
ознакомления русского общества с жизнью русского
крестьянства и главным образом с темными сторонами
ее. Уже в раннем своем произведении «В дороге» (1846
г.), напечатанном до появления «Антона Горемыки» и
«Записок охотника», Н. явился провозвестником целого
литературного направления, избравшего своим
предметом интересы народные, и до конца своих дней
не переставал быть печальником народным. «Сердце у
меня билось как-то особенно при виде родных полей и
русского мужика», — писал H. Тургеневу, и эта тема
является до известной степени основной большинства
его стихотворений, в которых поэт рисует картины
народной жизни и в художественных образах
запечатлевает черты мужицкой психологии
(«Коробейники», «Мороз — красный нос», «Кому на Руси
жить хорошо»). Горячо приветствовал Н. в 1861 г.
давно желанную свободу и все гуманные меры нового
царствования; но вместе с тем не закрывал глаз на
то, что ожидало освобожденный народ, понимая, что
одного акта освобождения не достаточно, и что много
предстоит еще работы, чтобы вывести этот народ из
его умственной темноты и невежества. Если в ранних
произведениях Н. можно отыскать черты
сентиментального народничества, своего рода
«умиление» перед народом и «смирение» от сознания
своей разобщенности с ним, то с 60-х годов эти черты
уступают место новым идеям — просвещению народа и
упрочению его экономического благосостояния, т. е.
идеям, представителями которых в 60-е годы явились
Чернышевский и Добролюбов. Наиболее ярко выражено
это новое направление y H. в его стихотворении
«Песня Еремушке», приведшем в восторг Добролюбова,
который писал по этому поводу одному из своих
приятелей: «Выучи наизусть и вели всем, кого знаешь,
выучить песню Еремушке Некрасова; помни и люби эти
стихи».
Основным мотивом скорбной по общему тону поэзии Н.
является любовь. Это гуманное чувство впервые
сказывается в обрисовке образа родной матери поэта;
трагедия ее жизни заставила H. особенно чутко
отнестись вообще к судьбе русской женщины. Поэт
много раз в своем творчестве останавливается на
лучших силах женской натуры и рисует целую галерею
типов женщин-крестьянок (Орина — мать солдатская,
Дарья, Матрена Тимофеевна) и интеллигентных женщин,
полных благородного стремления к добру и свету (Саша
в поэме того же названия, Надя в «Прекрасной
партии», княгини Трубецкая и Волконская в «Русских
женщинах»). В женских типах Н. как бы оставил
грядущим поколениям завет «найти ключи от женской
волюшки», от оков, стесняющих русскую женщину в ее
порыве к знанию, к проявлению своих духовных сил.
Тем же гуманным чувством любви проникнуты и
нарисованные Н. образы детей: опять галерея детских
типов и желание поэта пробудить в сердце читателя
сочувственное отношение к этим беззащитным
существам. «Слагая образы мои, — говорит поэт: я
только голосу любви и строгой истины внимал»;
фактически это и есть credo поэта: любовь к истине,
к знанию, к людям вообще и к родному народу в
частности; любовь ко всем обездоленным, сирым и
убогим, а рядом — вера в народ, в его силы и в его
будущее и вообще вера в человека, с которой
неразрывно связана вера в могущество убежденного
слова, в силу поэзии. Вот почему, при всей
скорбности поэзии Н., при некоторой доле пессимизма,
заставившего поэта ошибочно назвать свою музу «музой
мести и печали», — в целом настроение Н. вообще
бодрое и бодрящее, хотя и негодующее.
Творчество Н. в силу чисто исторических условий
направилось по несколько одностороннему пути: весь
громадный художественный талант его ушел на
изображение душевных движений, характеров и лиц (у
него нет, например, описаний природы). Но никогда не
покидала его глубокая вера в свое поэтическое
призвание и сознание своего значения в истории
русского слова. Иногда, правда, в тяжелые минуты
раздумья на него нападали сомнения: «Народ, которому
я посвятил все свои силы, все свое вдохновение, не
знает меня; неужели весь мой труд пройдет бесследно,
и окажутся правы те, которые называют нас, русских
поэтов, париями родной земли? Неужели же эта родная
земля, в которую так верил поэт, не оправдает его
надежд»? Но эти сомнения уступали место твердой
уверенности в значение его подвига; в прекрасной
колыбельной песне «Баюшки-баю» голос матери говорит
ему: «не бойся горького забвенья; уж я держу в руке
моей венец любви, — венец прощенья, дар кроткой
родины твоей... Уступит свету мрак упрямый, услышишь
песенку свою над Волгой, над Окой, над Камой»...
В вопросе о творчестве Н. особое место занимает
вопрос о его стиле, о внешней форме; в этом
отношении многие его произведения обнаруживают
некоторую неровность формы и самого стиха, что
сознавал и Н.: «нет в тебе поэзии свободной, мой
суровый, неуклюжий стих». Недостаток формы
искупается другими достоинствами поэзии Н.: яркостью
картин и образов, сжатостью и ясностью
характеристик, богатством и колоритностью народной
речи, которую Н. постиг в совершенстве; жизнь бьет
ключом в его произведениях, и в его стихе, по
собственному выражению поэта, «кипит живая кровь».
H. создал себе первостепенное место в русской
литературе: его стихи — главным образом, лирические
произведения и поэмы — несомненно, имеют
непреходящее значение. Неразрывная связь поэта с
«честными сердцами» сохранится навсегда, что
доказали всероссийские чествования памяти поэта в
25-летнюю годовщину его смерти (27 декабря 1902 г.).
Стихотворения Н., кроме изданий, выходивших при
жизни автора, вышли в восьми посмертных изданиях по
10—15 тыс. экземпляров каждое. Первое посмертное
издание сочинений Н. вышло в 1879 г.: «Стихотворения
Н. А. Некрасова. Посмертное издание. СПб., т. I,
1845—1860; т. II, 1861—1872; т. III, 1873 — 1877; т.
IV, Приложения, примечания и пр. указатели». При ²
томе: предисловие издательницы (А. А. Буткевич);
биографические сведения, — ст. А. М. Скабичевского,
портрет поэта и факсимиле «Песни Гришиной»; в IV
томе: ч. ². Приложения. Стихотворения, не вошедшие в
состав первых 3-х томов, 1842—1846 гг.; и некоторые
стихотворения 1851—1877 гг. ч. II. 1. Приложения ко
всем 4-м томам, составленные С. И. Пономаревым. 2.
Проза, издательская деятельность: а) водевили, б)
повести, рассказы, мелкие статьи, в) сборники и
периодические издания; 3. Литературные дебюты Н. —
ст. В. П. Горленка. III. Список статей о Некрасове:
при жизни поэта, посмертные статьи и некрологи,
стихотворения на смерть Н., пародии на его стихи,
автографы и псевдонимы, музыка к его стихотворениям,
переводы на иностранные языки. Указатели: предметный
и алфавитный. Позднейшее издание (СПб., 1902 г., 2
тома) отпечатано в 20 тыс. экземпляров. За четверть
века со дня смерти поэта вышло около 100000
экземпляров его сочинений. В 1902 г. вышел перевод
стихотворений Н. на немецкий язык: «Friedrich
Fiedler. Gedichte von N. A. Nekrasov. Im Versmass
des Original. Leipzig.". |
