Языков Николай Михайлович (1803-1846) - поэт.

Родился 4 марта 1803 г. в Симбирске (ныне Ульяновск), в богатой помещичьей семье, происходившей из древнего русского дворянства; детство его, баловня семьи, было окружено такими условиями, которые развили в нем склонность к удовольствиям и праздности, загубив в нем одновременно всякую самостоятельность и твердость характера; эти обстоятельства отразились, даже красной нитью прошли через всю последующую жизнь поэта. На 12-м году Языков был отдан в Петербургский институт горных инженеров, где воспитывались два его старших брата. Не чувствуя ни малейшей склонности к главным институтским предметам — математике и математическим наукам, — он учился весьма слабо, увлекаясь в то же время чтением и поэзией; значительное влияние на него в этом смысле оказал один из воспитателей, А. Д. Марков, которому Языков впоследствии посвятил прочувствованное стихотворение. Кое-как окончив курс в горном институте, Языков по совету братьев перешел в инженерный корпус. К этому времени относятся его первые, более серьезные стихотворные опыты, в общем настолько удачные, что обратили на автора внимание некоторых лиц, в том числе профессора словесности в Дерптском университете, известного литератора А. Ф. Воейкова, который открыл Языков страницы своего журнала «Новости Литературы», а его самого пригласил перейти в Дерптский университет для занятий словесными науками. Развившееся отвращение к «мумиальному существу — музе математики» позволило Языков с легким сердцем оставить инженерный корпус и переехать в Дерпт (1820 г.), куда влекло его также желание научиться немецкому языку, этому, по его выражению, «истинному алмазному ключу ко всему прекрасному и высокому». Поселившись в семье лектора немецкого языка фон Борга, Языков первое время усердно работал над изучением латинского и немецкого языков и готовился к необходимому для поступления в университет экзамену, продолжая вместе с тем трудиться и над совершенствованием своих поэтических опытов. Талант его постепенно развивался и креп. Вступительный экзамен сошел благополучно, и Языков был принят в университет. Здесь на его литературное воспитание и поэтические упражнения существенное влияние оказал профессор русской литературы Перевощиков, человек со странными и достаточно невежественными вкусами, в значительной мере усвоенными и Языков, хотя собственно на поэзии последнего мало отразившимися. Вскоре произошло знакомство Языков с Жуковским, личность и беседы которого произвели на молодого поэта неизгладимое впечатление.

Под влиянием бесед с Жуковским в Языков с новой силой пробудилась страсть к творчеству, временно было несколько заглохшая под напором усиленной работы для поступления в университет. Новые опыты вполне упрочили за ним, застенчивым, неуверенным в своих силах поэтом, литературную славу первостепенного таланта, и все журналы наперерыв добивались его сотрудничества. Поощренный этим, Языков продолжает работать еще настойчивее, хотя слишком разбросанно, отрывочно и бессистемно. Однако у него не было силы воли, чтобы противостоять нравам окружающей его среды, в данном случае — бесшабашному образу жизни немецких буршей, и после периода интенсивной работы он с пылом неопытного юноши кинулся в омут низменных удовольствий, окружив себя «минутной младости минутными друзьями». Чем дальше, тем больше втягивался он в жизнь кутежа и разгула немецко-студенческого кружка и свой поэтический дар стал отдавать почти исключительно на воспевание разных сторон такой жизни; его стихотворения этого периода носят преимущественно эротический характер, сам же Языков превращается в тип ничего не делающего и предающегося лишь удовольствиям «вечного студента». Однако среди увлечений кутежами и разгулом у Языков, как и вообще у даровитых людей, наступали периоды реакции; тогда он с необычайной энергией набрасывался на изучение русской и всеобщей истории, русской и иностранной литератур, с увлечением начинал посещать лекции, предпринимал небольшие поездки, а главное — возвращался к серьезному творчеству, редкие плоды которого все больше возбуждали к ним интерес публики, современных писателей и журнальных редакций. К этому времени Языков становится всеми признанным поэтом. А.А.Дельвиг был о нем высокого мнения, Пушкин уже в 1823 г. признал его за выдающегося поэта, а в 1826 г. писал Рылееву: «...Ты изумишься, как он (Я.) развернулся и что из него выйдет; если уж кому завидовать, так вот кому я должен бы завидовать»; Булгарин расхваливал Языков в своих «Литературных листках», Погодин просил его сотрудничества в «Московском Вестнике», Измайлов — в «Благонамеренном», Жуковский подарил ему изящный экземпляр своих произведений.

Его стихотворения печатались в «Невском Альманахе» Аладьина, «Северном Архиве» и «Сыне Отечества» Булгарина, «Новостях Литературы» Воейкова, «Северной Пчеле», «Соревнователе Просвещения», «Северных Цветах», «Альционе», «Полярной Звезде» и проч. Со своей стороны, Языков внимательнее всего относился к «Полярной Звезде», к редакторам-издателям которой, известным впоследствии декабристам Бестужеву и Рылееву, он питал особые симпатии; в этом органе напечатано им одно из наиболее любимых стихотворений — «Родина». Летом 1824 г. Языков ездил к себе на родину, в Симбирскую губ. Услышав об этом, Пушкин через университетского товарища Языков, А. Н. Вульфа, приглашал его к себе в Михайловское. По свидетельству сестры Вульфа, Пушкин очень хотел этого свидания, но оно не состоялось, главным образом по нежеланию Языков, который в это время относился к Пушкину с предубеждением. В следующем году Языков посетил Петербург и Москву, где завязал много литературных знакомств. После четырехлетнего пребывания на студенческой скамье он в 1825 г. попытался было подготовиться к экзаменам, но систематические занятия оказались для его обленившегося характера непомерной трудностью, и Языков вновь отдался кутежам, приведшим его к большим долгам. Летом 1826 г. он уехал в свое село Тригорское, расположенное неподалеку от Михайловского Пушкина. Тогда же и состоялось наконец свидание Языков с великим поэтом. В течение нескольких месяцев жили они вместе, делясь мыслями и поэтическими думами; этот период, описанный Языков в своем знаменитом стихотворении «Тригорское», он считал самым счастливым в своей жизни и любил вспоминать о нем до самой смерти. Личное знакомство с Пушкиным и более внимательное изучение его произведений имели для Языков тот результат, что он изменил выработанный под влиянием Перевощикова неблагоприятный взгляд на поэзию Пушкина в лучшую сторону, хотя от полного предубеждения к его произведениям все же не освободился. Между тем здоровье Языков вследствие разных излишеств, от которых он не мог отказаться даже в Тригорском, пошатнулось, и по возвращении в Дерпт поэт стал страдать продолжительными и мучительными головными болями, мешавшими ему работать; не менее мучила его и мысль о невозможности подготовиться к выпускным экзаменам, которыми его торопили родные. Неоднократные попытки поэта приняться за серьезную к ним подготовку всегда терпели неудачу, и он каждый раз снова бросался в омут кутежей, должая и запутывая свои дела. Убедившись в полной бесполезности и даже вредности дальнейшей жизни в Дерпте, где им сделано было более чем на 28 тыс. рублей долгов, Языков в 1829 г. обратился к старшему брату с отчаянным письмом, прося уплатить долги, paзрешить покинуть Дерпт и обещаясь дома подготовиться к экзаменам и держать их в Казанском университете. Брат вынужден был согласиться, и Языков переселился сначала в Симбирск, а оттуда в деревню. Однако вскоре стало ясным, что мечте об университетском дипломе не суждено было осуществиться, — слишком укоренилось в поэте отвращение к систематическому и усидчивому труду. По поводу этого, а также и других не осуществившихся мечтаний Языков впоследствии писал: «Вообще судьба моя, несмотря на то что она вполне от меня зависит, или оттого именно, чрезвычайно странна и глупа даже. Я все как-то не на своем месте; пишу не в приволье, а урывками, все надеюсь на лучшее будущее, а оно не приходит». Эти собственные слова поэта лучше всего его характеризуют.

Ему всегда казалось, что все зависит от счастливо и благоприятно сложившихся обстоятельств, которые втянут его в работу, в то время как сам он не предпринимал никаких шагов в этом направлении. В деревне ему показалось, что его работа пойдет успешно, если он переселится в Москву, куда он и поспешил. Здесь он поселился в семье Елагиных, с которой всю жизнь у него были самые задушевные отношения. Окружающая среда подействовала на Языков в моральном смысле весьма благоприятно, но излечить его от беспечности, отсутствия выдержки и усидчивости не могла. В отношении занятий жизнь его здесь, как и всюду, сложилась в высшей степени беспорядочно: он то увлекался гомеопатией и даже переводил с немецкого соответственные книги (сочинения Ганемана), то начинал собирать народные песни для сборника своего друга П. В. Киреевского и сотрудничать в его журнале «Европеец», то возвращался к тяготившим его университетским наукам. В начале 1831 г. он окончательно оставил всякую надежду на возможность получить университетский диплом, что и выразил в письме к старшему брату. «Вот что мне хочется сделать с самим собою, — писал Я: — отложить попечение об экзамене, потому что, кажется, пора назвать глупыми мои толки об нем и сборы к нему, и определиться здесь куда-нибудь, хоть в архив, примерно на год, прожить этот год в стихописании, а потом, получив чин, переселиться в деревню, в глушь заволжскую, и вести жизнь тихую, трудолюбивую и, следственно, благородную и прекрасную». Несомненно, что в этих словах чувствуется усталость жизнью. В середине 1831 г. Языков действительно поступил на службу в межевую канцелярию, после чего, по его выражению, «мог уже бездействовать по праву». В Москве он несколько раз виделся с Пушкиным, сошелся с Погодиным, С. Т. Аксаковым и др. и предпринял издание своих стихотворений. Согласно своим видам, изложенным в выше цитированном письме, Языков в 1832 г. переселился в деревню (Языково), Симбирской губ., где и прожил несколько лет, «наслаждаясь — как он сам говорил — поэтической ленью».

Осенью 1836 г. с новой силой возобновились у Языков одно время было ослабевшие его недуги — солитер, болезнь спинного мозга и др., которые начали так быстро прогрессировать, что поэт вскоре не мог прямо ходить и весной следующего года принужден был уехать для лечения в Москву, куда сопровождал его П. В. Киреевский. Знаменитый врач Иноземцев, осмотрев Языков, посоветовал ему как можно скорее ехать за границу. В сопровождении того же Киреевского Языков уехал в Мариенбад, оттуда в Ганнау, где пользовался услугами знаменитого Коппа; весной 1839 г., значительно оправившись, перебрался в Крейцнах, оттуда в Гастейн и наконец в Рим, куда прибыл в ноябре. Благодатный климат Италии настолько восстановил силы поэта, что последний уже начал подумывать о возвращении в Россию. Однако в Ганнау, куда Языков прибыл в 1840 г., доктор Копп, к которому поэт относился с величайшим уважением, решительно воспротивился этому плану и отправил Языков в купальное место Швальбах. В половине августа 1841 г. он в третий раз был в Ганнау, где встретился и подружился с Гоголем. Последний скоро уехал в Москву печатать «Мертвые души», но в следующем году вернулся и увез Языков с собой в Венецию и Рим. Дружба Языков и Гоголя вначале была горячей и искренней, хотя выражалась преимущественно в поверхностной симпатии — сочувственном отношении каждого из них к таланту другого, свойственной им обоим религиозности и сходных телесных недугах. Однако в Риме, несмотря на нежность и заботливость Гоголя к Языков, между ними наступило заметное охлаждение. «Холодно мне и скучно, и даже досадно, — писал Языков об этом периоде, — что я согласился на льстивые слова Гоголя и поехал в Рим, где он хотел и обещался устроить меня как нельзя лучше; на деле вышло не то: он распоряжается крайне безалаберно, хлопочет и суетится бестолково, почитает всякого итальянца священной особой, почему его и обманывают на каждом шагу. Мне же, не знающему итальянского языка, нельзя ничего ни спросить, ни достать иначе как через посредство моего любезного автора Мертвых душ; я же совещусь его беспокоить и вводить в заботы, тем паче что из них выходит вздор». Ясно, что причинами их взаимного охлаждения были мелкие житейские дрязги, обострявшиеся на почве болезненного состояния обоих поэтов. Кончилось тем, что они расстались — Гоголь остался в Италии, а Языков уехал на родину, по которой стал сильно тосковать. Сохранившаяся между ними переписка очень характерна, особенно для Гоголя, который в это время уже переживал начало своего мистического периода.

В августе 1843 г. Языков был уже в Москве. Отчаявшись в возможности излечения своих недугов, с горьким сознанием беспомощности, он стал вести безотрадную и однообразную жизнь в четырех стенах, лишь изредка выезжал, чтобы подышать чистым воздухом. Он медленно угасал. Этот период жизни Языков разнообразился лишь устроенными им у себя еженедельными (по вторникам) собраниями знакомых писателей да тем участием, которое больной поэт принимал в интересах литературного и ученого мира. Внимание его в это время приковала разгоревшаяся страстная полемическая борьба между западниками и славянофилами. В начале Я. сохранял положение беспристрастного зрителя и одинаково относился к обоим направлениям и представителям их, дружил со славянофилами, но дружил также и с западниками и с горячим сочувствием, например, отнесся к чествованию Грановского после его знаменитых лекций. Но из роли беспристрастного зрителя он постепенно превратился в пылкого приверженца идей и взглядов славянофилов. Каковы были мотивы, вынудившие Языков стать на определенную сторону, трудно сказать; отчасти сыграли здесь роль родственные связи, отчасти же — резкие критические статьи о нем Белинского в «Отечественных Записках»; по-видимому, были и другие причины. Как бы то ни было, в 1844 г. по рукам начало ходить написанное Языков послание «К ненашим», получившее в свое время громкую известность как своими замечательно звучными стихами, так и крайне запальчивыми и несправедливыми нападками на западников (в том числе Чаадаева, Грановского, Герцена и др.), которые объявлены были Языков врагами отечества. Стихотворение вызвало негодование в противоположном лагере; даже некоторые слафянофилы были им недовольны. Это сильно ожесточило Языков, и он утратил всякое беспристрастие по отношению к обоим направлениям, встречая резкими нападками все, что исходило из лагеря западников, и непомерными похвалами все славянофильское. В половине декабря 1846 г. Языков простудился, заболел горячкой, и 26-го декабря 1846 г. скончался; похоронен он в Даниловом монастыре.

В русской литературе имя Языков занимает довольно видное место среди поэтов так называемой пушкинской плеяды. Современниками его поэзия была встречена очень сочувственно, но впоследствии критика, отдавая дань справедливости ее смелости и оригинальности формы, стала находить в его произведениях преобладание внешнего эффекта над чувством искренности и указала слишком часто встречающуюся вычурность стиля. Белинский один из первых упрекнул поэта в холодности и недостатке истинного воодушевления. «В эстетическом отношении, — писал он, — общий характер поэзии Языков чисто риторический, основание зыбко, пафос беден, краски ложны и форма лишена истины». Однако и Белинский признал за Языков серьезную историческую заслугу именно в том, что его оригинальность и самобытность, «представляя полезный противовес частому явлению рабской подражательности и слепой рутине, дала возможность каждому писать не так, как все пишут, а как он способен писать». Гоголь говорит, что поэту «недаром пришлось его имя — Языков. Владеет он языком, как араб диким конем своим, и еще как бы хвастается своею властью. Откуда ни начнет период, с головы ли, с хвоста, он выведет его картинно и заключит так, что остановишься пораженный»; Гоголь же ожидал от Языков «огнедышащего слова». Издатель «Полного собрания сочинений Языков", проф. Перевлесский, дает следующую характеристику поэта: «Поэзия юности была вдохновительницей Языков, была главным мотивом его стихотворений... Она не представляет роскошного богатства и пленительного разнообразия в своем содержании: это ее существенный недостаток. Зато внешняя сторона ее — стих, полный неподдельной красоты, составляет гордость музы Языков Гармония, сила, музыка стихов слышатся всюду в его творениях... Что бы ни избрал Языков предметом стихотворения — разгульную ли пирушку, картину ли природы, историческое описание или священную былину — он везде является чудным художником слова...» Действительно, если поэзия Языков не обладает глубиной мысли или разнообразием содержания, то в ней все-таки сказывается несомненный яркий и своеобразный талант. Правильному развитию поэтического дарования Языков мешала его порывистая, увлекающаяся натура, легко поддававшаяся впечатлению минуты и не способная к выдержанному труду; последнее обстоятельство редко позволяло ему доводить до конца что-либо из задуманных крупных произведений; часто он набрасывал несколько отрывков, откладывая обработку целого до «более благоприятного времени», которое уж не наступало; к числу таких незаконченных детищ поэта принадлежат, например, его стихотворения: «Разбойники» и «Меченосец Аран». При благоприятных условиях из Языков мог бы, вероятно, выработаться настоящий художник — для этого были все природные данные, но он остался только дилетантом в искусстве, впрочем таким, у которого бывали подчас просветы высокого, истинно художественного творчества. Главные мотивы поэзии Я., именно те, которые он лично ценил выше других, называя себя «поэтом радости и хмеля», «поэтом разгула и свободы», — нашли себе выражение в форме далеко не всегда художественной; его вакхический лиризм часто бывает слишком грубым, значительная часть стихотворений отличается невыдержанностью, а иногда и невоздержанностью тона, нередко — неудачными выражениями или искусственностью образов и сравнений. За всем тем, среди произведений Языков можно указать и ряд превосходных стихотворений с чудными описаниями природы («Тригорское», «Камби» и др.) или полные высокого лиризма с редкой художественной отделкой («Поэту», «Пловцы», «Землетрясение», некоторые переложения псалмов и проч.); эти перлы заставляют забывать о недостатках творчества Языков и отвести ему почетное место в ряду русских лириков первой половины XIX века. Собрания стихотворений Языков изданы им самим в 1833, 1844 и 1845 гг., а затем появилось и несколько посмертных изданий, из которых позднейшее (СПб., 1858 г.) вышло под ред. проф. Перевлесского.